Art+Privé Issue #22

Для меня арабский восток был такой «целиной», я хотел её вспахать. Ну и было примитивное соображение: арабских стран много – без работы не останусь. Но мне почему‑то дали язык бенгали. Что делать, пришлось пойти на хитрость. Я узнал, что другому студенту, который потом стал моим хорошим товарищем, – киевлянину Батюку, не понравилось, что его распределили в арабскую группу. В общем, мы с ним махнулись, а потом поставили деканат перед фактом. Вас могли за это серьезно наказать. Обошлось. Тогда время было такое, либеральное, что ли… Значит, вы учились на дипломата, но мечтали стать журналистом? Дипломат – это общая специальность, которую давали на факультете международных отношений. Тем не менее, после окончания института меня хотели распределить в МИД, я же не очень этого хотел. Во время практики в отделе информации МИД все расхожие представления об этой работе подтвердились – обязательный костюм, галстук, бюрократическая дисциплина… То ли дело вольная журналистская жизнь! И тут мне опять повезло. В институт пришел запрос из «Правды»: двум политическим обозре- вателям нужны были помощники. Мне предложили, и я согласился. Попал к Виктору Маевскому, а мой сокурс- ник – к Юрию Жукову. Но, к моему удивлению, в «Правде» дисциплина была пожестче, чем в МИДе, а рабочий день был ненормированным, мы могли сидеть до полуночи, пока номер не уйдет из типографии. А до настоящей журна- листики молодых не допускали, мы были на положении подмастерий. Руководство газеты это понимало и поэтому не препятствовало, когда мы писали в другие издания, даже поощряло. Я публиковал материалы на ближнево- сточные темы в газете «За рубежом», «Советской России», а в «Экономическую газету» писал о нефтяных делах в араб- ском мире, в то время специалистов по этому региону было мало, и это позволило мне набить руку… Работа в «Правде» стала большой школой, которую я вспоминаю с благодар- ностью, ведь помощник политобозревателя был, по сути, литсотрудником. Я прошел и через дежурства, и матери- алы редактировал. Это дало мне много полезных навыков и прежде всего культуру работы с текстом, что потом очень пригодилось в научной работе: это и строгость в проверке фактов, цитат, и ответственное отношение к каждому слову, к каждой запятой. Культура эта полностью утеряна: такое впечатление, что в СМИ сейчас никто ни за что не отвечает… Начало 1960‑х в СССР было либеральным временем – хрущевская оттепель… Вы знаете, на последнем курсе институт направили меня на стажировку в Каирский университет, и тот год стал для меня освежающим открытием. Я увидел своим глазами «социализм» Насера и понял – всё, что мы знали о нем из советской прессы, было пропагандой. А с другой стороны, я покупал книги, запрещенные в Советском Союзе, читал материалы в прессе… Нет, я не считал себя диссидентом, но мои взгляды уже не были, так сказать, дубово-ортодоксальными. Поэтому в «Правду» я пришел несколько другим человеком, уже не воспринимал партий- ные лозунги… Кстати, из‑за этого попал в одну неприятную историю. На редакционной летучке, во время обсуждения материала по космической тематике, кто‑то сказал, что, мол, надо автору подчеркнуть, что «стартовая площадка для наших успехов в космосе – это социализм». И никто меня за язык вроде не тянул, но я возьми да и скажи: «А как же фашистская Германия? Она была в одном шагу от запуска ракет в космос, уже била ракетами «Фау-2» по Англии, готовила межконтинентальные баллистические ракеты для удара по Нью-Йорку, то есть достигла этого без всякого социализма…» Как на меня тут набросились: что за политически незрелые заявления! Но по молодости лет простили… Хотя никакой «политики» я не сказал, просто привел факты, поскольку имел доступ к источни- кам информации. И сколько лет вы были «подмастерьем» в «Правде»? Лет пять. Я, как и все, мечтал о корреспондентской работе за рубежом, но мог еще долго ходить в помощниках, если бы не случай: в редакции не оказалось желающих ехать во Вьетнам, где шла война, – это был период самых ожесточенных бомбардировок Ханоя. Но я за этот шанс ухватился. Не хочу надувать щеки и строить из себя героя, но всякое бывало… Особенно, когда готовил репортажи из прифронтовых районов. Помню, как мы с корреспонден- том «Известий» Михаилом Ильинским ездили по провин- ции, что на границе с южным Вьетнамом. Передвигались только ночью, без огня. Вьетнамцы русских берегли, когда мы подъезжали к рекам – машину переправляли паромом, а нас – в другом месте, на лодках. Как‑то попали под налет, выпрыгнули из машины, легли в канаве, а метрах в ста от нас разорвались бомбы. Сто метров – это ошибка бомбар- дировщика на десятую долю секунды… Вышли на дорогу, а она вспахана полосой от взрывов шариковых бомб… По итогам вьетнамской командировки, которая продлилась с 1967 по 1969 годы, я написал книгу «Ракеты над цветком Лотоса», основанную на очерках, многочисленных интер- вью, в том числе с пленными американскими летчиками… С Маккейном, случайно, не общались? Нет, вьетнамцы мне его не дали. Он оказался важной птицей, сыном командующего американским флотом. Но я был свидетелем, как его вытаскивали из озера, куда он спустился на парашюте… Я горжусь, что Константин Симонов назвал мою книгу «самым честным рассказом о вьетнамской войне». К слову, позже он предложил напи- сать предисловие к моей книге о Турции. Вы вернулись из Вьетнама известным журналистом… Не знаю, насколько известным, но определенное имя я себе заработал. Когда у тебя выходят 200‑250 корреспонденций в год в главной газете страны, это дорогого стоит. Мне даже предложили заняться американистикой, чтобы через два- три года поехать корреспондентом в США. Американистика была привилегированной специализацией. Да, предложение было очень соблазнительным, но я хотел на Ближний Восток, ведь до Вьетнама я защитил кандидат- скую диссертацию, много писал о регионе и хотел реализо- ваться как арабист. К тому же, в это время в арабском мире было неспокойно, а вы уже стали специалистом по «горячим точкам». Да, мне нравилась эта тема. Еще во время работы во Вьетнаме я съездил в Лаос, в освобожденные партиза- нами районы. Там со мной приключился курьез. Я попал к мыонгам – местному этносу, принадлежащему к монго- лоидной расе и живущему на вершинах гор. Советского человека там никогда не видели, пришлось представлять свою страну. Общаться было сложно: я говорил по‑фран- цузски, меня переводили на вьетнамский, с вьетнам- ского – на лаосский, с лаосского – на мыонг. И наоборот. В какой‑то момент староста деревни, дряхлый старик, в знак особого расположения повязал на мое запястье нитку, а потом оторвал от плохо сваренной курицы кусок и вместе с липким рисом стал совать мне в рот. 2016 july - august art plus privÉ 9 PRO people