Art+Privé Issue #22

Впечатление от итальянской живописи и архитек- туры было огромно: оно похоже на сновидение, которое помнишь всю жизнь. В 1912 году вышел мой первый сборник стихов «Вечер». Напечатано было всего триста экземпляров. 1 октября 1912 года родился мой единствен- ный сын Лев. Эти бедные стихи пустейшей девочки почему‑то пере- печатываются тринадцатый раз. Появились они и на некоторых иностранных языках. Сама девочка не предрекала им такой судьбы и прятала под диван- ные подушки номера журналов, где они впервые были напечатаны, «чтобы не расстраиваться». От огорчения, что «Вечер» появился, она даже снова уехала в Италию, а сидя в трамвае, думала, глядя на соседей: «Какие они счастливые – у них не выходит книжка». Вскоре после Октябрьской революции очень многие мои современники, как известно, покинули Родину. Для меня этот вопрос никогда не вставал. Отечественная война 1941 года застала меня в Ленинграде. В конце сентября, уже во время блокады, я вылетела на самолете в Москву. До мая 1944 года я жила в Ташкенте, жадно ловила вести о Ленинграде, о фронте. Как и другие поэты, часто выступала в госпиталях, читала стихи раненым бойцам. В Ташкенте я впервые узнала, что такое в палящий жар древесная тень и звук воды. А еще я узнала, что такое чело- веческая доброта: в Ташкенте я много и тяжело болела. В Ташкенте от «эвакуационной тоски» написала «Дому было сто лет», там же в тифозном бреду все время слушала, как стучат мои каблуки по царкосельскому Гостиному двору – это я иду в гимназию. В мае 1944 года я прилетела в весеннюю Москву, уже полную радостных надежд и ожидания близкой победы. В июне вернулась в Ленинград. О теме поэта и поэзии Я с самого начала всё знала про стихи – я никогда ничего не знала о прозе. Мы, поэты – люди голые, у нас все видно, поэтому нам надо позаботиться о том, чтобы мы выгля- дели пристойно. Я не переставала писать стихи. Для меня в них – связь моя с временем, с новой жизнью моего народа. Когда я писала их, я жила теми ритмами, которые звучали в геро- ической истории моей страны. Я счастлива, что жила в эти годы и видела события, которым не было равных. Можно быть замечательным поэтом, но писать плохие стихи. Х. спросил меня, трудно или легко писать стихи. Я отве- тила: их или кто‑то диктует, и тогда совсем легко, а когда не диктует – просто невозможно. Я лирический поэт, я могу валяться в канаве. И только сегодня мне удалось окончательно сформули- ровать особенность моего метода. Ничто не сказано в лоб. Сложнейшие и глубочайшие вещи изложены не на десят- ках страниц, как они привыкли, а в двух строчках, но для всех понятных. Успеть записать одну сотую того, что думается, было бы счастьем. О любимых писателях и современниках Некрасов был первый поэт, которого я прочла и полюбила. Он несомненно обладал искусством писать стихи, что дока- зывают особенно ярко его слабые вещи, которые все же никогда не бывают ни вялыми, ни бесцветными. Мы еще в одном очень виноваты перед Пушкиным. Мы почти перестали слышать его человеческий голос в его божественных стихах. Мой интерес к Лермонтову граничит с наваждением. Слова, сказанные им о влюбленности, не имеют себе равных ни в какой из поэзий мира. Я уже не говорю о его прозе. Здесь он обогнал самого себя на сто лет и в каждой вещи разрешает миф о том, что проза – достояние лишь зрелого возраста. Природа всю жизнь была единственной полноправной Музой Пастернака, его тайной собеседницей, его Невестой и Возлюбленной, его Женой и Вдовой – она была ему тем же, чем была Россия Блоку. Он остался ей верен до конца, и она по‑царски награждала его. Когда в июне 1941 года я прочла Марине Цветаевой кусок поэмы (речь идет о «Поэме без героя»), она довольно язви- тельно сказала: «Надо обладать большой смелостью, чтобы в 41 году писать об Арлекинах, Коломбинах и Пьеро» – очевидно полагая, что поэма – мирискусническая стили- зация в духе Бенуа и Сомова, то есть то, с чем она, может быть, боролась в эмиграции, как с старомодным хламом. Время показало, что это не так. Если Поэзии суждено цвести в XX веке именно на моей Родине, я, смею сказать, всегда была радостной и достовер- ной свидетельницей. У Мандельштама нет учителя. Вот о чем стоило бы подумать. Я не знаю в мировой поэзии подобного факта. Мы знаем истоки Пушкина и Блока, но кто укажет, откуда донеслась до нас эта новая божественная гармония, кото- рую называют стихами Осипа Мандельштама? Меня поразило, как Модильяни нашел красивым одного заведомо некрасивого человека и очень настаивал на этом. Я уже тогда подумала: он, наверно, видит все не так, как мы. Поэтесса Анна Андреевна Ахматова (1889- 1966). Репродукция фотографии Моисея Наппельбаума 1922 года art plus privÉ июль - август 2016 14 PRO people