Art+Privé Issue #22

Гумилев, когда мы в последний раз вместе ехали к сыну в Бежецк, и я упомянула имя Модильяни, назвал его «пьяным чудовищем» или чем‑то в этом роде и сказал, что в Париже у них было столкновение из‑за того, что Гумилев в какой‑то компании говорил по‑русски, а Модильяни проте- стовал. А жить им обоим оставалось примерно по три года, и обоих ждала громкая посмертная слава. Кто‑то недавно сказал мне: «10‑е годы – самое бесцвет- ное время». Так, вероятно, надо теперь говорить, но я все же ответила: «Кроме всего прочего, это время Стравинского и Блока, Анны Павловой и Скрябина, Ростовцева и Шаляпина, Мейерхольда и Дягилева». Судьба остригла вторую половину и выпустила при этом много крови. Наш бунт против символизма совершенно правоме- рен, потому что мы чувствовали себя людьми XX века и не хотели оставаться в предыдущем. Достоевский не знал всей правды о зле. Он считал, что если ты зарубил старуху-ростовщицу, то потом до конца жизни тебя будут грызть муки совести и, в конце концов, ты признаешься, и тебя отправят в Сибирь. А мы знаем, что можно утром расстрелять десять-пятнадцать человек, а вечером, вернувшись домой, намылить жене голову за то, что у нее скверная прическа. Я уверена, что еще и сейчас мы не до конца знаем, каким волшебным хором поэтов мы обладаем, что русский язык молод и гибок, что мы еще совсем недавно пишем стихи, что мы их любим и верим им. В послевоенные годы я много переводила. В 1962 году я закончила «Поэму без героя», которую писала двадцать два года. Накануне дантовского года, я снова услышала звуки итальянской речи – побывала в Риме и на Сицилии. Весной 1965 года я поехала на родину Шекспира, увидела британское небо и Атлантику, повидалась со старыми друзьями и познакомилась с новыми, еще раз посетила Париж. Я не переставала писать стихи. Для меня в них – связь моя с временем, с новой жизнью моего народа. Когда я писала их, я жила теми ритмами, которые звучали в героической истории моей страны. Я счастлива, что жила в эти годы и видела события, которым не было равных. P.S. Анна Ахматова передала потомкам свой век в своеобразной манере. Сейчас это понять сложнее, но современники поэтессы восхищались тем, какое впечатление производят её стихотворения: не объясняют – показывают, не песни – беседы, интимный разговор. «Здесь когда‑нибудь будет мемориальная доска», – предре- кла свою значимость 15‑летняя девочка, стоявшая у истоков «женской» поэзии в русской литературе, образы любви которой в будущем будут бесконечно подвергать анализу. Любовь к Родине, к России, особенно в тяжелую для страны минуту, во время войны – самый всеобъемлющий и глобальный среди них. Несмотря на свою выразительность и даже простоту, содер- жание стихотворений поэтессы глубже и шире слов, в которые они замкнуты. Лирика Ахматовой индивидуальна, поэтому спустя 50 лет со дня смерти автора до сих пор хранит в себе много тайн. Как писала она сама: «У поэта существуют тайные отношения со всем, что он когда‑то сочинил, и они часто противоречат тому, что думает о том или ином стихотворении читатель». Статья подготовлена по материалам из открытых источников В 1910 (25 апреля ст. ст.) я вышла замуж за Н. С.Гумилева, и мы поехали на месяц в Париж. 1 октября 1912 года родился мой единственный сын Лев. Поэты Николай Степанович Гумилев (слева), Анна Андреевна Ахматова (справа) и их сын Лев Поэты Анна Ахматова и Борис Пастернак Поэтесса Анна Андреевна Ахматова (1889- 1966). Репродукция фотографии из книги «Узнают голос мой…» 2016 july - august art plus privÉ 15 PRO people