Art+Privé Issue #15

Мировая оперная звезда Любовь Казарновская называет себя «поющей актрисой», шутит, вспо- миная надоедливых поклонников и жалуется на проблемы с шумными соседями по дому. Блиставшая в лучших театрах страны – в Мариинском театре и театре имени Станиславского и Немировича- Данченко, в 1989 году начала головокружительную карьеру, которая в дальнейшем привела ее на ведущие оперные сцены мира, такие как Зальцбургская опера, Ковент- Гарден, Метрополитен-опера, Ла Скала и другие. Во время интервью нашему журналу, сидя в своем любимом столичном кафе в компании супруга Роберта Росцика, Любовь Юрьевна рассказала о том, как полю- била немецкий язык, кто оказал на неё влияние в музыке, что думают домо- хозяйки об опере «Тангейзер» и что значит для неё любить Россию. Осенью Казарновскую ждут на гастролях в Дубае. Любовь Юрьевна, ваша мама была педагогом- филологом. Помогало ли вам это в моменты разучивания оперных партий на разных языках? Мамин опыт привил мне чувство любви к русскому языку и русской литературе. Она очень красиво тембрально говорила, и я хорошо помню её фразу: «Небрежная речь говорит об интеллекте чело- века». Моя мама и мой педагог, великая Надежда Малышева- Виноградова, которая аккомпа- нировала самому Шаляпину, сидела ассистенткой в классе профессора Московской консер- ватории Умберто Мазетти, учив- шего таких певиц, как Нежданова и Обухова, всегда обращали внимание на артикулляционно- филогическую подачу текста. Супруг Надежды Матвеевны был выдающийся филолог, профессор Виктор Виноградов, именем которого был назван Институт русского языка. Кроме этого, у меня еще и очень чувствительное ухо к восприятию стиля, гласных, языка. Если я несколько раз послушаю, как люди говорят, то сразу пойму, как именно они это делают и уловлю особенности произношения. Я очень быстро учу иностранные языки, и стоит мне оказаться в среде, начать смотреть телевизор, читать книги и газеты, я начинаю очень быстро адаптироваться к новому языку. Когда я приезжаю в Италию, меня спрашивают, например, откуда у меня болонский акцент. Я не знаю, что на это отве- тить. Я просто очень быстро ловлю язык, его оттенки. Вот например, существует венский диалект, на котором разговаривают венцы и частично выходцы из Южной Баварии. Так говорят в Гармише, возле Мюнхена, где мы тоже живем. У местных жителей специфический певучий выговор, который ближе к итальянскому. Когда мы с Робертом приехали в Вену, я мгновенно это уловила. Но когда венцы начинали говорить на этом диалекте, я поначалу, конечно, теря- лась, ведь знала лишь набор бытовых фраз. Когда мне Вальтер Тауссик, педагог-концертмейстер Метрополитен-опера, который работал с Вальтером Штраусом предложили петь Саломею Рихарда Штрауса, я очень боялась немецкого языка, на что педагог мне сказал: «Вы собираетесь Соломею орать и гавкать или все‑таки пропевать, как того требовал великий Штраус?» И когда он начал со мной работать, я поняла, насколько у нас ошибоч- ное представление об артикуляции немецкого языка – мы считаем, что он звучит так (изображает типичное немецкое пение), но на самом деле там всё поется! И я теперь хорошо понимаю таких знамеитных теноров, как Пласидо Доминго, Альфредо Краус, которые, будучи певцами итальянской школы, не боялись немецкого репер- туара. Они пели в стиле «итальянита», при этом не наруша- лась структура немецкого языка, и это были элегантные красивые фразы, спетые на очень высокой красивой позиции. Вы когда‑то сказали, что не хотите быть «тринадца- той Каллас». Но кто из музы- кальных учителей оказал на вас наибольшее влияние как на певицу? Прежде всего Шаляпин. Надежда Матвеевна Малышева- Виноградова начинала наш урок с того, что ставила на стол патефон c пластинкой Фёдора Ивановича и говорила мне: «Посмотри, он красит гласные, как ему надо. И с точки зрения исполнительской, и с точки зрения подачи образа». Она гово- рила, что у него, как минимум, три градации гласных «а» и «и», и он пользуется этими средст- вами как художник-импрес- сионист, накладывая краску на холст. А что такое холст? Наш голос. Что такое успех настоящего большого исполнителя? Это умение красить полотно. В одном романсе он создает три образа с совершенно разной тембраль- ной краской! Ни это ли чудо исполнительства?! Второй гений 20‑го столе- тия – это Мария Каллас. Может быть, она не была так представлена на концертной сцене, как Шаляпин, но на оперной она совершила переворот. Она драматически проживала каждую роль. В великом фильме Пазоллини «Медея» она не произносит ни одного звука, но это так сыграно, как будто пропущено через собственное нутро. Такие режиссеры, как Франко Дзеффирелли или Лукино Висконти, вспоминают, как она мучала своих партнеров, к которым относилась с большой требовательностью, доби- ваясь от них этой драматургической правды. Она говорила: «Ноту могут простить, а пустоту никогда». Можно ли говорить, что Шаляпин повлиял на вас таким образом, что вы, выступая по всему миру, сохранили в себе этот образ русской певицы? Вы правы – я выкормыш этой культуры, выпускница Московской Государственной консерватории имени Чайковского, Российской Академии музыки имени Гнесиных. И я благодарна тому, что у меня был такой * Любовь и музыка * Интервью Александр Братерский art plus privÉ май - июнь 2015 14 PRO people