Лед и пламень

Помню, что тогда пошла к Ире и Саше на тренировку в день соревнований, хотя обычно этого не делаю. И когда я села, Саша Зайцев стал срывать флип и упал раз семь. Я встала и ушла, потому что поняла – он сильно нервничает.

Когда он вышел на старт, я была уверена, что он упадет, потому что, если он в таком состоянии был с утра, то вечером точно в себя не придет. Меня каждые пять минут вызывал к себе глава нашей делегации Сергей Павлович Павлов (глава Министерства спорта СССР) и говорил, что я должна поменять спортсменов или положить на стол партбилет.

Я сказала, что ничего менять не буду. Он отрезал: «Ты одна ответишь за всё!». Я сказала, что я одна за всё и отвечу, поскольку была уверена в правоте своих действий. А если я уверена, на меня тяжело подействовать.

Потом, как все знают, выйдя на лед вместе с Бабилонией, Гарднер бросил её руку и убежал со старта…. А Иру с Сашей, несмотря на их победу, не выпускали потом на гастроли, не давая им возможности выступать по всему свету и удивлять людей свои талантом, зарабатывая деньги для страны и для себя. И может быть, не случись этого, они никогда и не развелись бы, потому что их общее дело было очень сильно.

Вы говорили о костюмах. Многие сегодня и не представляют, как в эпоху дефицита надо было всё доставать для их пошива. Как вам удавалось создавать такие великолепные костюмы для своих фигуристов?

Я сама любила костюмы рисовать, а потом мне великий художник-модельер Слава Зайцев делал костюмы. И вот как он их мог сделать, не делал никто. Он абсолютный гений! Еще я часто приходила в мастерские Большого театра и, хотя они шили только для своего балета, для меня делали исключение. Наверное, меня они просто любили.

Американские мюзиклы оказали на вас влияние?

Мне это очень близко. В свое время я посмотрела все спектакли. Мне муж сделал подарок – он сказал: «Я куплю тебе билеты на все спектакли – иди на Бродвей и всё посмотри». Так я посмотрела все постановки Джерома Робертса, и даже застала такой спектакль «Ринг», где Лайза Минелли играла вместе со своей матерью. Когда и теперь я приезжаю в Нью-Йорк, то всегда иду смотреть новый бродвейский мюзикл.

Несмотря на то, что вы стали прекрасным тренером в фигурном катании, вы всю жизнь тяготели к театру. Отец не хотел, чтоб вы занялись балетом, но вы смогли стать и хореографом, и постановщиком. Кто на вас повлиял?

Здесь мой первый супруг (актер Алексей Самойлов – прим. ред.) повлиял на 100 %. Он хотел забрать меня с тренерской работы, которая казалась ему чудовищно сложной. Она полностью забирала мое время, но он придумал для меня театр и сказал, что я с этим справлюсь. И я справилась – поставила всё, что он мне написал, сразу 10 спектаклей.

Я очень это любила, можно сказать, любила больше всего на свете, и у меня получилось. Я сделала десятки постановок, работала с такими композиторами, как Дэвид Эзерс и Родион Щедрин, которому я показывала свои сценарии и с которым советовалась по поводу своих спектаклей.

Известно, что вы хорошо знали его супругу – великую балерину Майю Плисецкую.

Да, я смотрела все спектакли, где играла Майя Михайловна. Я даже помню репетиции «Болеро» Равеля, где до пяти часов не было решено, пойдет ли спектакль в семь вечера.

И она в «полную ногу» второй раз танцевала на сцене для этих дураков от власти. И я, спрятавшись в ложе и так и оставшись там, хорошо запомнила это ощущение – она была просто Космосом! Когда я ставила программу с Натальей Бестемьяновой и Андреем Букиным, Майя Плисецкая была в Швеции на гастролях и пришла к нам на тренировку.

У неё тогда болела нога, и я отвела её к нашему доктору. И все мы имели удовольствие посмотреть на её ножку, которую и в руки взять было страшно! Лечение ей помогло, у нас были хорошие мази. Доктор был в восторге от того, что лечил ногу самой Плисецкой!

Ваша жизнь, как и жизнь всего послевоенного поколения, была очень контрастной. С одной стороны – огромные достижения, огромный успех и овации, с другой – очереди и, в общем‑то, не самая лучшая в материальном отношении история. Как вы находили баланс во всем этом?

Люди, которые увлечены своей профессией, обычно на многое не обращают внимания. Им всё равно, где и как жить. Если ты спишь на катке в раздевалке – это прекрасно, потому что у тебя нет времени дойти до гостиницы. Тебя интересует только одно – что‑то новое открыть в своем деле.

У нас были условия для работы, у нас был лед, нас кормили, нас возили на сборы, а о другом мы не думали. У нас была главная задача – стать лучшими, стать первыми. Это нормальная задача в спорте. Мы были фанатиками своего дела.

Когда смотришь кадры, где Ирина Роднина плачет на пьедестале почета, когда играют гимн Советского Союза, то кажется, что такого больше нет и не будет…

Почему нет? Посмотрите на Лешу Ягудина, который так же стоит на пьедестале. Те минуты, когда поднимается флаг и звучит гимн твоей Родины – это патриотизм, а не просто слова для каждого спортсмена. И когда говорят, что ты сливаешься и с этой музыкой, и с этим гимном, и с родной страной, то это действительно так.

Ты хочешь, чтобы именно твой флаг поднимался, а не чужой. Ты стоишь и смотришь на него, и думаешь о чем‑то очень важном, и не хочешь, чтобы ты стоял на этом пьедестале последний раз в жизни. Это ведь и амбиции тоже… Русские – это амбициозные люди. Мы хотим лучшего, поэтому и за границей наши работают как «папы Карло».

У нас уехало за рубеж очень много тренеров, несколько поколений. Вся «фигурная» Америка говорит на русском языке, потому что они хотят говорить так, как разговаривают их тренеры. Я была на чемпионате Америки, и там все: и дети, и родители говорили по‑русски, потому что тренеры русские. У кого самые большие успехи в фигурном катании в мире? У русских тренеров, потому что мы из кожи вон лезем, где бы ни оказались. Мы хотим быть людьми, на которых надо равняться, мы не хотим быть просто эмигрантами.

Вы сами большой период времени прожили за границей, почему?

Я специально жила там, чтобы три Олимпиады отработать, тогда когда здесь ловить было нечего. Мне там даже зарплату не платили и не спрашивали, на что я живу.

Работала я только с русскими и подготовила четырех олимпийских чемпионов, чем очень сильно злила руководство нашей любимой Родины. Они со мной не разговаривали много лет. Только потом подошли, когда Олимпийские игры выиграл Алексей Ягудин, и сказали, что перед вами можно встать на колени. Я говорю: «Вставайте!»

Наверное, если бы вы уехали окончательно, это стало большой потерей для страны…

Ой, боже! Наша страна не боится никого потерять. Ей никто не нужен, она других найдет. Через год мне будет 70 лет, и я хотела бы поставить большой памятник папе (известный хоккеист и тренер Анатолий Тарасов – прим. ред.) перед дворцом «Мегаспорт» в Москве, который назвали в его честь. Мне уже показали проект, он мне очень понравился. Я хочу сделать себе такой подарок на день рождения. Справлю юбилей, и если у меня здесь не будет работы, то уеду. Я не могу просто сидеть на даче и груши околачивать.

Говорят, ваш папа на даче выращивал прекрасные цветы…

Я тоже выращиваю, но это всё от тоски, от запрета на профессию. Я считаю, что у меня тоже есть запрет на профессию, потому что большое, настоящее дело мне не доверяют.

Мне здесь не дали катка, не дали возможность создать свою школу, но на работу взяли. И сейчас я нахожусь на должности консультанта сборной команды. Это, чтобы я иностранцев не готовила. Я могла бы сейчас пойти комментатором на новый спортивный канал, чтобы комментировать фигурное катание, но я знаю, что меня туда не пригласят, потому что предполагаю, кого туда пригласят, но это буду не я…

Но ведь вы – наш российский бренд?!

Да, но где носят это бренд? Мой ученик как‑то спросил меня: «Татьяна Анатольевна, почему вы не носите бренды?» Я ему ответила: «Я не ношу бренды, потому что я сама бренд». Он мне говорит: «Сильно сказано». А я ему: «Это не сказано, это сделано». Кстати, я бы очень хотела выпускать свою линию одежды, но никто не предлагает.

Я даже к Михаилу Куснировичу обращалась за помощью. Я могла бы создать линию одежды для полных женщин, так как знаю, что им нужно: где реглан должен быть, где молния, где пуговки… И лекала у меня есть. Я бы поменяла бы профессию…

На Западе спортсмены, в том числе и фигуристы, понимают, что спорт не вечен, и получают другую профессию. Насколько такое понимание есть сегодня у наших спортсменов?

У нас девочки хорошо учатся. Я вот к Ирине Родионовой захаживаю, вижу, что она учится на катке целый день. Аделина Сотникова блестящие оценки получила. Их, кстати, никто никогда не спрашивает, как они учатся, а учатся они на «пятерки». Леша Ягудин с золотой медалью школу окончил.

У нас нельзя без головы, без неё не бывает чемпиона. Как‑то заметила, что он книги по недвижимости на английском языке в машине возит. Говорит, решил поинтересоваться, что это такое. Вот подход: взял книги в библиотеке, читает, разбирается и хочет этим заниматься. Не просто «дай денег», а подошел к проблеме правильно.

Вам самой что‑то удается сейчас читать? И если да, то что вам запомнилось из последнего?

На меня произвели впечатление письма Эйнштейна. Недавно читала его письма дочери о любви. Сильнейшая вещь!

Ваш покойный супруг, пианист Владимир Крайнев, наверное, тоже оказывал на вас влияния как большой книголюб?

Да, он с книжкой засыпал и с книжкой просыпался. Он или читал, или играл и преподавал. Уникальный был человек по части знаний. Настоящая энциклопедия, фотографическая память…

У вас случались творческие баталии с супругом?

Он любил меня и никогда не сомневался, что я это сделаю. Всегда говорил, что я лучше всех и что никто кроме меня не справится. Я ему могла сказать, что очень нервничаю, когда делаю ту или иную программу. Но он считал, что я очень музыкальна, что хорошо слышу музыку, даже абсолютно.

Посмотрите на Лешу Ягудина, стоявшего на пьедестале. Те минуты, когда поднимается флаг и звучит гимн твоей Родины – это патриотизм, а не просто слова для каждого спортсмена. Ты хочешь, чтобы именно твой флаг поднимался, а не чужой. Это ведь и амбиции тоже… Русские – это амбициозные люди

Сейчас снова много детей занимается фигурным катанием. Вас это радует?

Конечно меня это радует! Как меня может это не радовать? Но это все благодаря Первому каналу, где проект «Ледниковый период» идет восемь лет! Мы популяризировали фигурное катание. И это хорошо.

Катки полны людей от мала до велика, и пусть катаются с любой скоростью. Не пить, не курить – уже хорошо. Люди же должны где‑то проводить свое свободное время, а денег нет ни у кого столько, чтобы по ресторанам сидеть.

Вам понравилось участие в новом проекте Первого канала «Вместе с дельфинами»?

У меня там все время было хорошее настроение. Я, прежде чем пойти на проект, даже книжки купила о дельфинах. А иначе как? Я что приду: «Здравствуйте, я ваша тетя?!» Меня восхитило что, когда дельфиненок рождается, мать выскакивает из воды, чтобы он родился в воздухе. Чтобы он сделал глоток воздуха, и открылись легкие, а потом он уже дышит в воде.

Представляете, какие силы требуются для этого! И еще я узнала, что у каждого дельфина, плавающего в мировом океане, есть свое имя. Когда он рождается, мать кричит, и этот крик становится его именем. И сначала она его так зовет, потом все остальные. Было интересно. Я бы тоже нырнула, поплавала с ними, если бы не позвоночник. Я просто развалина (смеется). Афинская развалина…

Насчет развалин. Где вы любите бывать, куда путешествовать?

Люблю Нью-Йорк. Люблю его с 18 лет. У нас тогда была другая страна, и у нас были совершенно закомпостированные мозги. Мы верили, что все кругом враги. Я бывала в Колорадо Спрингс, где был папа. И дома у нас стояли чашечки с видами Колорадо Спрингс. Все эти пейзажи я видела своими глазам. Там был один человек, который любил моего отца как своего родного сына, которого он потерял.

Я не представляла себе, что такое Нью-Йорк. Самолеты тогда летали не каждый день. Я просто ошалела от этой красоты. Мы курили «Мальборо», жевали жвачку, пили «Кока-Колу». Помню, я привезла две бутылочки «Колы» сестре и маме, попробовать. Там была свобода, были поля для гольфа, где папа играл.

И всё это вместе взятое: и наши настоящие победы, и могилы американской команды, которая разбилась и их похоронили возле катка (в 1961 году при полете в Европу на ЧМ по фигурному катанию в авиакатастрофе под Брюсселем погибли 17 фигуристов сборной США – прим. ред.), это была другая жизнь…Там, в Нью-Йорке, я ходила на балеты, на театральные спектакли. Я ходила в маленькие залы и смотрела постановки крошечных трупп.

Смотрела модерн, который мы не знали. Всё это было возможно за те скромные деньги, что у нас были с собой. Еще я ходила на мастер-классы с выдающимися педагогами. И нет для меня лучше того времени, ведь никогда уже ты не сможешь вложить в себя то, что ты больше нигде не видел. Что тут говорить, слова бессильны.

В Германии мы жили вместе с Вовой (мужем Владимиром Крайневым – прим. ред.), он там много и счастливо работал. В Гамбурге есть лучший в мире балет, я ездила туда на все премьеры Джона Ноймайера. Но, в основном, когда я приезжала в Германию, занималась хозяйством. В Германии сейчас живет моя свекровь, мама Вовы, ей 97 лет. Я к ней езжу, обеспечиваю её жизнь.

В Дубае вы не были?

Нет, но хотелось бы. Сколько лететь?

Пять часов.

Не так и долго.

Какую самую главную черту характера вы унаследовали от отца?

Трудолюбие, но и его недостаточно.